Неточные совпадения
Но отчего же так? Ведь она госпожа Обломова, помещица; она могла бы жить отдельно, независимо, ни в ком и ни в чем не нуждаясь? Что ж могло заставить ее взять на себя обузу чужого хозяйства, хлопот о чужих детях, обо всех этих мелочах, на которые женщина обрекает себя или по влечению любви, по
святому долгу семейных уз, или из-за куска насущного хлеба? Где же Захар, Анисья, ее слуги по всем правам? Где, наконец, живой залог, оставленный ей
мужем, маленький Андрюша? Где ее дети от прежнего
мужа?
Раньше она как-то индифферентно относилась к этим двум половинам, но теперь их смысл для нее выяснился вполне: Марья Степановна и не думала смиряться, чтобы по крайней мерс дойти до кабинета больного
мужа, — напротив, она, кажется, никогда еще не блюла с такой щепетильностью
святую отчужденность своей половины, как именно теперь.
И русский народ в своей религиозной жизни возлагается на
святых, на старцев, на
мужей, в отношении к которым подобает лишь преклонение, как перед иконой.
— Бабочка молодая, — говорили кругом, — а
муж какой-то шалый да ротозей. Смотрит по верхам, а что под носом делается, не видит. Чем бы первое время после свадьбы посидеть дома да в кругу близких повеселить молодую жену, а он в Москву ее повез, со студентами стал сводить. Городят студенты промеж себя чепуху, а она сидит, глазами хлопает. Домой воротился, и дома опять чепуху понес. «
Святая» да «чистая» — только и слов, а ей на эти слова плюнуть да растереть. Ну, натурально, молодка взбеленилась.
— Иисус, Мария,
святой Иосиф… Вот беда… И
мужа нет дома.
Заходившие сюда бабы всегда завидовали Таисье и, покачивая головами, твердили: «Хоть бы денек пожить эк-ту, Таисьюшка: сама ты большая, сама маленькая…» Да и как было не завидовать бабам
святой душеньке, когда дома у них дым коромыслом стоял: одну ребята одолели, у другой
муж на руку больно скор, у третьей сиротство или смута какая, — мало ли напастей у мирского человека, особенно у бабы?
Укрепившись причащением
святых тайн, она с спокойною душой утешала
мужа и мать, детей благословила, простилась с друзьями.
Старшею феею, по званию, состоянию и общественному положению, была маркиза де Бараль. У нее был соединенный герб. В одной стороне щита были изображены колчан со стрелами и накрест татарская нагайка, а в другой вертел. Первая половина щита свидетельствовала о какой-то услуге, оказанной предком маркизы, казанским татарином Маймуловым, отцу Ивана IV, а вторая должна была символически напоминать, что какой-то предок маркизиного
мужа накормил сбившегося с дороги короля Людовика
Святого.
— Довольно! — сказала она драматическим тоном. — Вы добились, чего хотели. Я ненавижу вас! Надеюсь, что с этого дня вы прекратите посещения нашего дома, где вас принимали, как родного, кормили и поили вас, но вы оказались таким негодяем. Как я жалею, что не могу открыть всего
мужу. Это
святой человек, я молюсь на него, и открыть ему все — значило бы убить его. Но поверьте, он сумел бы отомстить за оскорбленную беззащитную женщину.
А угодник и наименовал того попика, что за пьянство места лишен, и сам удалился; а владыко проснулись и думают: «К чему это причесть; простой это сон, или мечтание, или духоводительное видение?» И стали они размышлять и, как
муж ума во всем свете именитого, находят, что это простой сон, потому что статочное ли дело, что
святой Сергий, постник и доброго, строгого жития блюститель, ходатайствовал об иерее слабом, творящем житие с небрежением.
К великому скандалу трех посетителей англичан, Елена хохотала до слез над
святым Марком Тинторетта, прыгающим с неба, как лягушка в воду, для спасения истязаемого раба; с своей стороны, Инсаров пришел в восторг от спины и икр того энергичного
мужа в зеленой хламиде, который стоит на первом плане тициановского Вознесения и воздымает руки вослед Мадонны; зато сама Мадонна — прекрасная, сильная женщина, спокойно и величественно стремящаяся в лоно Бога-отца, — поразила и Инсарова и Елену; понравилась им также строгая и
святая картина старика Чима да Конельяно.
— Может быть, но я не понимаю любви к двоим.
Муж мой, сверх всего другого, одной своей беспредельной любовью стяжал огромные,
святые права на мою любовь.
Да! смейтесь надо мной вы, все глупцы земные,
Беспечные, но жалкие
мужья.
Которых некогда обманывал и я,
Которые меж тем живете, как
святыеВ раю… увы!.. но ты мой рай,
Небесный и земной… прощай!..
Прощай, я знаю всё.
Впереди всей рати понизовской ехал верховный вождь, князь Дмитрий Михайлович Пожарский: на величественном и вместе кротком челе сего знаменитого
мужа и в его небесно-голубых очах, устремленных на
святые соборные храмы, сияла неизъяснимая радость; по правую его руку на лихом закубанском коне гарцевал удалой князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский; с левой стороны ехали: князь Дмитрий Петрович Пожарский-Лопата, боярин Мансуров, Образцов, гражданин Минин, Милославский и прочие начальники.
Она довольно побилась со своим
мужем, определяя и перемещая его с места на место, и, наконец, произведя на свет Викториночку, бросила супруга в его хуторном тетеречнике и перевезла весь свой приплод в ближайший губернский город, где в то
святое и приснопамятное время содержал винный откуп человек, известный некогда своим богатством, а ныне — позором и бесславием своих детей.
Городулин.
Святую истину. Жена этого купца просила у нее приворотного зелья для
мужа, чтобы больше любил; ну, и сварили зелье по всем правилам, на мадере; только одно забыли — спросить дозволение медицинской управы.
— Это ужасно, ужасно, дорогая! Но нет худа без добра. Ваш
муж был, вероятно, дивный, чудный,
святой человек, а такие на небе нужнее, чем на земле.
— На ангела, на ангела, а не на человека! — перебила Ида. — Человека мало, чтобы спасти ее. Ангел! Ангел! — продолжала она, качая головою, — слети же в самом деле раз еще на землю; вселися в душу
мужа, с которым связана жена, достойная любви, без сил любить его любовью, и покажи, что может сделать этот бедный человек, когда в его душе живут не демоны страстей, а ты,
святой посланник неба?
Я б хотел пред
святым предвечным храмом
мужем вам быть: так тогда я, хоть завсегда млаже себя перед вами считая, все-таки мог бы по крайности публично всем обличить, сколь я у своей жены почтением своим к ней заслуживаю…
По древнему обычаю, он испытывает силы в кулачной борьбе и заговаривает свои силы: «Стану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из избы в двери, из ворот в ворота, в чистое поле в восток, в восточную сторону, к окияну-морю, и на том
святом окияне-море стоит стар мастер,
муж святого окияна-моря, сырой дуб креповастый; и рубит тот старый мастер
муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа летит, такожде бы и от меня (имярек) валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий час.
О, этот был без спору
муж святой;
Конечно, он причислен к лику?
Следующей весной я был
мужем Лины — счастливейшим и недостойным
мужем самой
святой и самой высокой женщины, какую Бог послал на землю, чтобы осчастливить лучшего человека.
Она с некоторых пор стала опускать их, чего раньше не делала, а Гришка, видя это, зловеще хмурил брови и тихонько скрипел зубами. Но, тайком от
мужа, она пока ещё ходила к гадалкам и знахаркам, принося от них наговорные корешки и угли. А когда всё это не помогло, она отслужила молебен
святому великомученику Вонифатию, помогающему от запоя, и во всё время молебна, стоя на коленях, горячо плакала, беззвучно двигая дрожащими губами.
Благослови,
муж святой и добродетельный, волю нежной матери, которая более Ксении любит одно отечество!
— Как же будет у нас? — продолжал Патап Максимыч. — Благословляй, что ли, свят
муж, к ловцам посылать?.. Рыбешка здесь редкостная, янтарь янтарем… Ну, Яким Прохорыч, так уж и быть, опоганимся, да вплоть до
Святой и закаемся… Право же говорю, дорожным людям пост разрешается… Хоть Манефу спроси… На что мастерица посты разбирать, и та в пути разрешает.
— Вашими
святыми молитвами, — отвечали зараз и
муж и жена. — Как ваше спасение, матушка?
— Таковую дней долготу даровал ему Господь, чтоб успел замолить он кровавые грехи свои, — набожно сказала мать Таисея. — Говорили по народу, что покойный твой прадедушка, хоть и был
муж кровей, но от юности
святую милостыню возлюбил и, будучи в разбое и после того живучи в Казани, не переставал ее творить.
— Попомни хоть то, над чем зубы-то скалишь? — продолжала
мужа началить Аксинья Захаровна. — Домы Божии,
святые обители хотят разорить, а ему шутки да смехи… Образумься!.. Побойся Бога-то!.. До того обмиршился, что ничем не лучше татарина стал… Нечего рыло-то воротить, правду говорю. О душе-то хоть маленько подумал бы. Да.
— «И рече преподобный Памва ученику своему, — нараспев стала Таифа читать, — се убо глаголю, чадо, яко приидут дние, внегда расказят иноцы книги, загладят отеческая жития и преподобных
мужей предания, пишущие тропари́ и еллинская писания. Сего ради отцы реша: «Не пишите доброю грамотою, в пустыне живущие, словес на кожаных хартиях, хочет бо последний род загладити жития
святых отец и писати по своему хотению».
Неженатый заботится о господнем, как угодить господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею: незамужняя заботится о господнем, как угодить господу, чтобы быть
святой и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить
мужу.
Однако оно становится уделом
мужей святых и духоносных уже в этом веке.
Муж, когда он находится в путешествии, то он не один, ибо имеет женой Шехину; а когда возвращается домой, то должен иметь общение с женой, причем для этого «благого дела» Шехина посылает самые
святые души.
Настала
Святая неделя, и в последние ее дни Патап Максимыч получил письмо от Махмета Субханкулова. Тут вышла остановка в поездке на Низ. Дуня и сама не решалась ехать так далеко и
мужа не отпускала без себя на пароход — хотелось ей прежде повидаться с незнакомым еще ей дядей.
— Именно они
святые угодники, — сказала Марья Ивановна. — Великой ценой искуплены они Богу и агнцу. Все мы
святые праведные, нет между нами ни большого, ни малого, все едино в Христе. Ни
муж, ни жена, ни раб, ни господин, ни богатый, ни убогий, ни знатный, ни нищий — не разнятся в сионской горнице. Все равны, все равно святы и праведны.
Но они уж очень заручились и зазнались: Бодростина из Парижа в Петербург
святою приехала: Даниила пророка вызывает к себе;
муж ее чуть в Сибирь не угодил, и в этой
святой да в Горданове своих спасителей видит, а Горданов…
Такой хороший
муж, двое детей… принадлежит к порядочному кругу, корчит всегда из себя
святую и — вдруг, можешь себе представить…
Хрущов (Войницкому). У вас нет ничего
святого! Вы и эта милая барыня, что сейчас вышла, вспомнили бы, что ее
муж был когда-то
мужем вашей родной сестры и что с вами под одной кровлей живет молодая девушка! О вашем романе говорит уже вся губерния. Какое бесстыдство! (Уходит к больному.)
— Так зачем же ты говоришь, что хочешь от меня бесед для своего научения? Какие научения могу дать я, дрянной скоморох, тебе,
мужу, имевшему силу рассуждать о боге и о людях в
святом безмолвии пустыни? Господь меня не лишил совсем святейшего дара своего — разума, и я знаю разницу, какая есть между мною и тобою. Не оскорбляй же меня, старик, позволь мне омыть твои ноги и почивай на моей постели.
Варвара Ивановна была с Александром Васильевичем в Таганроге, в крепости
святого Димитрия, в Астрахани, в Полтаве, в Крыму — везде, где Суворов мог доставить ей некоторую оседлость и необходимейшие удобства. Не было ее лишь в Турции и в Заволжье, во время погони за Пугачевым, но ни тут, ни там ей и не могло быть места при
муже.
Тогда, раздав свое имение бедным, она надела на себя одежду своего
мужа и под его именем странствовала сорок пять лет, изредка проживая на Петербургской стороне, в приходе
святого апостола Матфея, где одна улица называлась ее именем.
Ксения Григорьевна была жена придворного певчего Андрея Петрова, состоявшего в чине полковника. Она в молодых летах осталась вдовою и, раздав все имение бедным, надела на себя одежду своего
мужа и под его именем странствовала сорок пять лет, изредка проживая на Петербургской стороне, в приходе
святого апостола Матвея, где одна улица называлась ее именем.
Изменилась Анна Филатьевна даже за тот сравнительно короткий промежуток времени, который промчался с тех пор, как она раздала последние заложенные у ее
мужа вещи и решила продать дом, а затем уже и пуститься в странствование по
святым местам.
В церкви произошло нечто вроде публичного покаяния;
муж и жена обливались слезами, священник прочитал им разрешительную молитву и вслед за тем отслужил литургию, во время которой покаявшиеся причащались
Святой Тайне. Мир опять восстановился, только внешний.
Берег далекой красавицы Волги, где живописно раскинулось его родовое имение, ласки матери, давно лежащей в могиле,
святой женщины, боготворившей своего единственного сына. В любви к нему находила она утешение в своей безотрадной, страдальческой жизни с деспотом
мужем, из гуляки-гусара превратившегося после свадьбы в гуляку-помещика.
Дарья Николаевна родила своему
мужу второго сына, названного при
святой молитве Николаем, и встреченного с тем же, если не с большим, равнодушием, как и первенец, и отцом, и матерью.
Она с ужасом даже додумалась, что ею руководит не одна жалость к нему как к человеку вообще, и поймала себя на ревнивом чувстве к Наде Алфимовой: ей стало казаться, что она могла бы вернее сделать графа Вельского счастливым
мужем, чем эта «
святая».
Фраза, полная всепрощающей христианской любви и кротости, по отношению к ее
мужу, сказанная Натальей Федоровной Аракчеевой Николаю Павловичу Зарудину в церкви
святого Лазаря: «Ведь я не могу винить и его, всякая другая на моем месте могла быть счастлива, но только не я, да ведь он совсем и не знал меня», — была совершенно справедлива.
«Итак, меня связала теперь с
мужем новая неразрывная и
святая связь!» — думала она.
По крайней мере, она сохранит незапятнанной свою"
святая святых". И тогда только выступит из этой пассивной роли, когда личность
мужа совсем погибнет, на ее оценку.
—
Святая, с полочки снята. Куда же мне против вас, мамочка моя. Вы, одно слово, — богиня! Мне перед вами немножко совестно было в ту субботу, а перед теми барынями, что же!.. Они грешат-то больше нас, грешных. У них ведь
мужья есть. И то сказать: мужья-то вахлаки!